Через несколько дней мы прибыли в такое место, Холодная Балка, на берегу Черного моря в Одесской области. Там мы побыли 3 месяца. Весь этот поезд — испанский детский дом № 3 имени Кирова. Там мы купались, и была такая черная глина — помню, мы очень смеялись друг над другом. Но эта глина, говорят, полезная. Потом нас отправили в город Одесса. [Наш детский дом] назывался испанский детский дом № 3 имени Кирова, на стене там висел портрет Кирова. А потом мы узнали, что недалеко от нас есть еще один испанский детский дом № 2 имени Семашко.

Мы общались с русскими уже когда приехали в Одессу в 1937 году. Мы там жили в санатории, там был забор, приходили ребятишки, смотрели, как мы играем. Я познакомился там с мальчиком, помню, его звали Иван. Я не знал русского, он не знал испанского, но как-то мы друг друга понимали — руками там. Я не знаю, что потом с этими ребятами стало, когда началась война. В 1941 году нас вывозили морем, дорогой было уже рискованно. Немецкие самолеты бомбили нас, пока мы плыли. Эти же самые самолеты бомбили Бильбао во время гражданской войны.

Де Рибас командовал морскими пехотинцами, десантниками у Суворова. Когда Суворов задумал взять Измаил, его сумасшедшим считали, а Де Рибас согласился. Он должен был атаковать с моря. И он взял эту крепость. И потом Суворов поддержал его, когда он попросил у Екатерины II построить форпост, крепость в Черном море. Екатерина дала согласие, и потом он превратился в город Одессу. И главная улица так и называется — Дерибасовская. Вот это испанцы! Величайшие люди в Одессе родились, артисты. Утесов, Аркадий Райкин, Жванецкий, Роман Карцев, маршал Советского Союза Малиновский.

У нас был повар испанец с корабля, Себастьян его звали. Корабль остался здесь в России, в Одессе. Мы снимали майки, наволочки с подушек, и раз — зачерпывали маленькие креветки и отдавали их испанскому повару, он нам их варил. Ох какие хорошие они были! Хотя нас и так кормили отлично. Нам давали рыбий жир. Икру! Она соленая, а мы, маленькие, сладкое любили. Что нам эта икра! Каждый день давали манную кашу. По сегодняшний день это моя любимая каша. Полюбил здесь, в Одессе. Все-таки я люблю этот город!

А в 1941 году директора нашего детдома забрали в армию, и мы остались без директора. А директор того второго детского дома стал директором обоих детдомов. Нас вывезли на Северный Кавказ — Армавир, Тихорецк, Краснодар. И потом оттуда, через Сталинград, прибыли в Саратов 263 воспитанника из Одесского детдома № 3 имени Кирова и детдома № 2 имени Семашко. Там уже был снег, очень сильные морозы, а мы были почти раздетые — ничего нету. Прибыли в Саратов 27 декабря 1941 года. Саратов был город с 400 000 населения, а стало больше 1 млн за счет эвакуированных. Нам отдали половину школы № 16, и нас туда вселили. Те, кто были взрослые, пошли в заводское училище.

Война кончилась, и мы на теплоходе «Ломоносов», как на экскурсии, по Волге через Саратов доплыли до порта Москвы. Побыли в Ульяновске почти сутки — смотрели дом, где родился Ульянов Владимир Ильич, город посмотрели. Ну и прибыли сюда, нас поселили под Москвой на станции Нахабино, в 3 км от станции. Это был уже остаток детского дома, потому что кто-то выходил в ремесленные училища, кто-то поступал в вузы.

И вот в Нахабино в 1947 году я вышел из детдома, кончил 7 классов и поступил в ремесленное училище № 4 города Красногорска, станция Павшино. Два года учился в этом училище. А потом, поскольку я окончил 7 классов и в то время считался очень грамотным человеком, по совету взрослых поступил в Московский индустриальный техникум на 3-й Миусской улице. Там год учился, и потом этот техникум в 1949 году переправили в город в Люблино. А потом в в 1960 году построили кольцевую дорогу, и все эти города — Люблино, Кунцево, стали Москвой. И с тех пор я в Люблино. Я поступил на завод токарем. И потом закончил техникум, стал мастером, потом стал маленьким начальником.

После восстановления народного хозяйства мы вышли и работали. И давали месячную зарплату в долг государству, а нам давали какие-то облигации, которые потом долго существовали, потом Брежнев их погасил. Ну тоже было тяжело, страна в разрухе.

Среди наших детей были очень выдающиеся. Например, здесь в Москве в годы Великой отечественной войны организовался отряд под командованием полковника Медведева. В этом отряде был Николай Иванович Кузнецов, разведчик, герой СССР. В отряде было 76 человек, в том числе 18 испанцев, бывшие республиканцы. Их бросили под Ровно. Я имел счастье видеться с Дмитрием Николаевичем Медведевым в 1948 году, когда поступил в Московский индустриальный техникум, он нам лекцию прочитал и вышла тогда его первая книга, она называлась «Это было под Ровно». Там написано про испанцев. А потом другая книга — «Сильные духом». Там уже не пишет. Ну, положение такое было. Лужков дал на Поклонной горе кусочек земли, и мы там построили часовню испанцам-добровольцам, воевавшим в рядах Красной армии и погибшим в борьбе с фашизмом в 1941—1945 годах.

Так что я там рома попил! Cuba Libre — ром с пепси-колой. Одна бутылка рома стоила 1 песо 20 сентаво. А в аптеке чистый спирт, точно такая же бутылка, стоила 90 копеек. Но они его-то там не пьют — используют, чтобы протереть что-нибудь. Нам хорошо платили, но многим платили меньше, и они старались экономить, шли в аптеку и покупали спирт. В аптеках писали: русским не продавать спирт. Кубинцы очумели: "Как же это, русские спирт пьют?" Я говорю: "Да, стаканами". А они: "Боже, у нас от такого умрут". А у нас нет, не умрут. Если ловили — сразу отправляли в Союз. Но были случаи.

Я покажу вам фотографию, где я с Фиделем на танке и с его братом Раулем. Рауль Кастро был министром обороны, и с ним я встречался часто, потому что был там по линии Минобороны. Так что я и на параде был на трибуне в Гаване, и на площади. Там был Фидель, Че Гевара и другие руководители Кубинской революции. К сожалению, с Че Геварой у меня нет фотографии, но я с ним сидел как с вами. У него астма была, но он курил постоянно сигары, хотя по специальности он врач. Мы его звали Че. Когда я ехал, я не думал, что буду с Фиделем и с Че Геварой, на таких высоких приемах. Еще на Кубу приезжали космонавты Комаров, Терешкова, с ними я тоже работал.

Мы приехали из Советского Союза, я тогда здесь жил еще ничего — у меня была комната 16 м² в каменном доме, а так люди же многие жили в бараках. А в Гаване у меня было 92 метра, отдельная комната и душ для прислуги, которые я не использовал, потому что у меня не было прислуги. Это в Гаване, а в Сантьяго де Куба там было батюшки. Немного неудобно в такой роскоши.

Помню, как-то едем с нашим полковником к Фиделю Кастро, шофер нас везет на машине. И он говорит: «Николас, а как мы будем к Фиделю [обращаться]?» Вот, например, у нас был главный Никита Сергеевич, а как мы будем представлять Фиделя? «Companero Fidel», говорю. Camarada нельзя, потому что при Батисте были camarada. Полковник: «Ну, как же я буду так? Это же как сказать „товарищ Никита“. Генеральный секретарь — товарищ Никита?!» Он никак не мог поверить, что к Фиделю можно обращаться companero Fidel. Как это нету отчества? Отца у тебя что ли нет? Отец есть, но отчества нет! У нас две фамилии — первая отцова, а вторая матери. Просто Николас и все!

А перед тем как уехать, я подал в Верховный Совет СССР прошение, чтобы меня приняли в Советское гражданство. Уехал и забыл. Сотрудник ОВИРа выходит и говорит: «В 1962 году Верховный Совет СССР дал тебе гражданство Советского Союза. Приходи завтра с фотографией, мы тебе дадим советский паспорт». Ну, я пришел на следующий день, без очереди. И мне тогда дали зелененький новенький паспорт.

Теперь у меня три паспорта: российский, испанский и заграничный. Так что я вот какой человек. Меня ни разу в жизни не останавливала милиция, чтобы попросить документы, и я никогда с собой не таскаю паспорт. Никогда! Может, у меня такая физиономия? Я вот раньше работал на заводе МПС, сейчас Российской Железной Дороги. И у нас на Черном море есть для детей пионерлагерь и санаторий для инженерно-технических работников. Там мы, как работники, отдыхали бесплатно. Купе. Озеро Рица. Самый лучший поезд Москва-Адлер. И 1 рубль постель. Тогда было так. Остальное бесплатно. Так вот я с собой брал паспорт без гражданства. А так никогда. Только вот в Испанию сейчас езжу каждый год, потому что Испания оплачивает. Вот туда надо с паспортом.

С 1937 года я 31 год маму свою не видел. И вот я с ней ходил по Бильбао, мы шли мимо какой-то церкви, и она говорит: «Вот в этой церкви я тебя крестила». А я говорю: «А что, я был крещеный?» «Да, — говорит, — пойдем зайдем». И там есть документ о том, что меня там крестили.

Зашли в Бильбао в магазин, а там везде висят так называемые болоньевые плащи. Здесь они были в моде очень. А там мне сестра говорит: «Здесь они уже 15−20 лет как из моды вышли». И я там купил эти плащи, дешевые-дешевые-дешевые. 10 плащей болоньевых. Приехал сюда, здесь в то время были такие магазины, назывались комиссионные.

Я когда-то хотел вернуться в Испанию, но потом женился, родилась дочка. У жены родители здесь. Никого в Испании не осталось — родители умерли, братья тоже умерли. В январе будет 4 года, как умерла жена. Она была в Испании со мной, на Кубе со мной, она владела испанским языком. Ну и дочка моя вышла замуж и уехала в Доминиканскую Республику, живет сейчас в Санто-Доминго, преподает там английский. Она знает испанский, русский и английский, каждую неделю мне звонит.

У нас в Испанском центре пятница — мужской день. Мы её называем «Святая пятница». Газеты, карты. А по вторникам женщины собираются, но сейчас женщинам тяжело, они уже не приходят. Но мы, мужики, приходим. Каждую пятницу здесь мы в карты играем, выпиваем. Кто побольше, кто поменьше — это дело каждого, пожалуйста. Мы с Луисом, нашим музыкальным руководителем, из одного детдома, одной группы, одной палаты — там было 4 кровати. С 1937 года. Нас, одесситов, мало осталось. Луис молодец — я его люблю, потому что он поддерживает нашу культуру, наши песни, которые у нас внутри. Это надо, кто-то должен.

Вот то же самое – Толстой, весь мир его признает. Но был один грек, который сказал: «Ну, что это за Толстой? Не понимаю». Это потому что он читал в переводе. И перевод — это всегда теряется. Но он нашел время, изучил русский язык и прочитал на русском языке подлинник «Войны и мира». Я «Дона Кихота» Сервантеса читал и на испанском, и на русском. И есть разница, потому что для некоторых слов нет перевода. Это надо изучить испанский язык.

У меня пенсия — 14 тысяч. Я инвалид второй группы, хотя я танцую. Испанцы, мы все умеем готовить, в основном. Я иду в Ашан. Там выбор великолепный. Я беру, конечно, самое лучшее, я не жалею, не смотрю, сколько стоит. Вот моя жена даже запись вела в журнале: «Купила, это столько-то, это столько-то». А я иду туда в кассу — сколько она скажет, столько скажет. Потому что мне нравится, я не смотрю. Мне самое-самое лучшее.