Я не кушала всю дорогу — ни в какую не хотела в Россию ехать. Потому что я дома была хозяйкой. У меня мама была коммунисткой такой ужасной, а папа нет. Папа был из очень богатой семьи, и он был республиканец. Он пошел на войну. Но он был такой спокойный, очень образованный, культурный. И он говорил всегда про меня: «Удивительно, такая маленькая, а все умеет делать». И, когда мы поженились, он написал письмо моему мужу, что он взял самую хорошую дочку, потому что она все умеет.

Наш детский дом был привилегированный. Нас одевали на заказ, приходили мерки снимали. Нас очень любили все, везде приглашали. На завод шоколада — там нас всех угощали. Любили страшно, когда мы жили в детском доме, очень сильно. А потом, конечно, когда война началась, уже не до нас было. Мы жили на Пироговке, и я считаю, что там в этом районе все люди были такие образованные, культурные. Старушки — просто прелесть была с ними разговаривать, они были худенькие, такие хорошенькие. И я помню вот каждый день идем в школу, входим в трамвай, одна встает: «Уступите испанцам, они бедненькие!». А на следующий день смотришь, как другая старушка бежит, потому что кто-то вышел без шапки — и несет ему шапку. А у нас все было, все-все-все.

Я кончила вначале техникум авиационный в Башкирии, прекрасный был техникум, преподаватели были изумительные. Приехала в Москву, и меня разместили в железнодорожный. А потом я пошла в архитектурный. По электрооборудованию работала немного, но было неинтересно — там уже изначально понятно, с какой стороны должен быть свет, какая лампочка должна быть. Около меня сидел начальник теплотехники, и он увидел, что я очень хорошо черчу, и говорит: «Луиза, переходи ко мне». А я говорю: «Давайте». Он пошел к начальнику и попросил, и я уже чертила бойлерные, котельные, 7 разных типов оборудования. Он приходил и говорил: «Вот мне здесь в этом уголочке нужно поместить компрессор, давай подумай-ка». Я думала, читала книгу, что и как, и помещала его. Любила делать воздуховоды. Они могут быть очень большими или очень маленькими. И я сидела, читала, где они будут, сколько их нужно, где будет угол. Это мне было очень интересно.

Начинала я в Москве, а из Москвы поехали в Калининград. Он разрушен был весь. У меня родилась девочка, и я шла с коляской, а внизу клала питание, потому что ни трамваев, ни автобусов, ничего не было. Немцы все-таки думали вернуться туда и оставили там все. Оставили хрусталя я не знаю сколько — все подвалы были полные. Соседка из Пятигорска собрала такую коллекцию хрусталя, невероятно. Он сиял весь. Некоторые предметы с песком были, потому что по подвалам лежили. В Калининграде мы 7 лет были. Ходили на могилу Канта и туда, где когда-то была Янтарная комната. Сейчас восстановили, прелесть. Тогда мало что было посмотреть — все так разбомбили, что ничего не было. Но зато на каждой плиточке было написано «Кенигсберг», «Кенигсберг». Это не сотрешь. А оттуда в Хабаровск послали нас.

Когда я приехала в Испанию, сразу почувствовала, что мы чужие. По взглядам. Как они ни хотели любить нас, ничего не получалось. Садились вечером смотреть телевизор, и одну и ту же передачу они понимали по-своему, а мы совсем по-своему. И они поняли, что мы никак не сможем жить вместе. И они, и мы тоже поняли. Когда мы туда приехали, и мы слушали этих министров, я очень быстро поняла, что Испания — очень отсталая страна. Этот министр говорил очень плохо. Я слушала, как они там выступают, муть такая, невозможно. У него даже платформы никакой нет. А мы учились в Москве, учителя были очень хорошие у нас.

Когда Франко и Сталин порвали отношения, было решено, что испанских детей не отдадут. 40 лет родители ничего не знали о нас, и они создали другую семью, и там родились четыре девочки. Совсем ничего не знали. И потом приехал сюда Пабло Неруда, моя старшая сестра подошла к нему и говорит: «Пабло, ты же папу хорошо знаешь? Поедешь в Испанию, попробуй поищи». У него же фамилия очень знаменитая, у моего отца. Нашу семью вообще весь мир знает. Говорят "Despues de Dios la casa de Quiros". Истина. Но я всегда писала себя «Савина», а так меня никто не знал. Это сейчас так свободно говорят, раньше никто не говорил.

В СССР я общалась больше с русскими. Когда мы учились в техникуме, мы жили дружно. Одна получит из дому посылочку: картошку, масло, сало — вначале испанцев кормили, потом сами. С девчонками прекрасно было. Вообще мы с русскими всегда жили очень дружно. Раньше, я считаю, у испанцев и русских было очень много похожего. Они вот русские и накормят тебя, и напоят, и испанцы тоже такие. Но раньше русские были вообще! Придешь к кому-нибудь в гости, вроде бы ничего нет, и вдруг все вытащит. Сейчас начинаешь отходить немножко от того, что русские все хорошие — хулиганят, уже не то. Хотят уже другой [политический] режим. Но я не знаю, что режим имеет общего с тем, чтобы соседи не здоровались.

В Испании мой любимый город Мадрид, но вообще я, конечно, очень люблю испанские деревни. Приходишь, все чистенькие такие. Меня город угнетает. Москва — я ее не люблю сейчас. Я любила ее, когда она была малюсенькая. Ходили в Охотный ряд, на Красную площадь ходили. Всегда мы стояли на первом ряду мавзолея, смотрели парад. И было очень приятно видеть, как народ любит свою страну. Любили невозможно, как фанатики. Когда проходили военные, они так аплодировали. Очень любили, когда выходил Ворошилов на коне — все так радовались.