Большая прихожая, такая вот как бы фасадная часть, фасад большой и два крыла. Около этого фасада было начало крыльев и там располагался кинотеатр, библиотека, комнаты для всяких кружков — авиамодели, фотография. Еще была комната игр, бильярд.

А потом два крыла двухэтажные. В одном, в самом конце, было что-то вроде склада бельевого. А в другой стороне, конец этого крыла, был спортивный зал. И там было место для инвентаря, был специальный человек, который держал этот инвентарь в порядке. На втором этаже были спальни и там жили, а на нижнем были классы.

Это здание уже было, мы приехали в это здание. Иосиф Виссарионович, возможно, строил его для чего-нибудь, не знаю, но досталось оно нам. Там нас снабжали питанием. Рядом был совхоз и еще был какой-то колхоз, которому давали задание нам что-то поставлять, я не знаю, что, но мы оттуда питались. Из Москвы нам не привозили ничего, там все есть. То есть можно было не сходя с места родиться и умереть. Самый близкий город оттуда Калуга, Жуков.

Зимой брали пару быков — и в лес. А там были немцы-военнопленные, они занимались заготовкой дров, ставили штабеля. А мы приезжали, ничего не делали, брали штабеля и на быках везли их обратно. На кухню, в баню, в прачечную. Сами кололи. Так что я в школу не ходил.

И я выздоровел — зимой воздухом чистым подышал. Нас проверяли, как здоровье. Прихожу я — и доктор говорит мне: «Это не вы». Я — не я. Одну зиму, осень, половину лета — и весной уже не узнали. Но я год уже не учился. Не учился я и до этого еще год, потому как к немцам Поволжья нас повезли, и там ни кола и ни двора. Тяжело было — молодежь, кушать охота, а кушать нечего. 1941−1942−1943 тоже в школу не ходил, в 1944 году пошел — и ничего не пойму! Так тяжело. Я 9 класс не одолел сразу. Остался.

Один мужик прошел всю войну, и после войны был заместителем начальника отдела изысканий, а институт был проектный. Подчинялся он Министерству промышленности. И ему давали задание по поддержанию нефтяных месторождений. В 1954 году в СССР не был выполнен план по добыче нефти — не выполнили и все тут. Оказывается, есть длинная речка Степной Зай, идет по всей Татарии и Башкирии. А там скважины-то не очень глубокие. Так по мере того, как эксплуатируют, ставят насосы и втягивают-втягивают из слоев. В скважинах есть фильтры и трубы, куда поступает нефть, и оттуда выкачивают. Так вот это качание привело к тому, что забился этот фильтр. И не только в скважине, а по всему месторождению Степного Зая. И все — нет плана.

Есть под Москвой Люберцы, а недалеко оттуда Капотня, бывшее маленькое село. Так вот там Московский НПЗ. В 1941 году было задание НКВД взорвать его, потому что подступали немцы. Туда заезжали танки, заправлялись и уезжали опять. Из НКВД пришли к директору этого завода и сказали: «Мы расположили все как надо, чтобы взорвать». А директор говорит: «Вот придут, я увижу, что они здесь, и тогда взорву. А вы можете идти». Потом его именем назвали этот нефтеперерабатывающий завод. А получилось-то так, что документация пропала. Завод работает как надо, но надо было провести разведочку и вернуть все данные — где электричество, где связь. Так вот одна из перестроек этого нефтеперерабатывающего завода была одной из «строек социализма». И я там был.

А потом оказалось, что в 1953 году всех заключенных амнистировали, а в Жигулевских горах были крупные каменоломни, строительный известняк. А нам нужен был стройматериал. Ну, а кому? Ну, конечно, опять я. Материал-то материал, а надо было, чтобы был качественный строительный материал, без трещин. А там надо было найти, где он лежит, чтобы до него добраться. Мы туда пошли и нашли успешно. Тоже «стройка социализма».

Ну, а потом омский нефтеперерабатывающий завод, воду для целины, которую Хрущев поднял, а воды нет — ничего нельзя сделать. Я там был. Ну и так далее. До Сахалина доехал. Ну я правда не любил контактировать с начальством, поэтому не очень любил города. Я раз — и на буровую.

Раньше можно было быть технологом или в производственном отделе работать в одном темпе, а потом, когда начали приватизировать, начали на этом деньги делать сами, начали работать совсем по-другому, в другом темпе. Некоторые управления буровых работ сокращались. Вот эти вот, которые начали приватизацию, деньги имели, брали оттуда специалистов сюда.

У нас можно было купить только изделия. Наше изделие имело хорошее качество и прочее. Оно делалось экспериментально, дорого. А вот серийный завод, они делали не так [качественно], но как-нибудь. В общем на нашу работу спрос стал падать. Ну, а идет время, уже 1990−1991. В 1992 году я уехал. Не уверен, что я уехал бы, если бы там другие условия были нашего дела.

А когда уже стало трудно держать штат, там 32 человека, которые половина делает, а половина делает вид, что делает. А я всех их гнал. Ну досокращал я их, но все равно. Осталось 20 человек. Может быть, я остался бы в СССР. Если бы экономику страны не отдали. Конечно, то, что народ знал, думал, предполагал, так оно и есть. Это была приватизация экономики народа России номенклатурой. Комсомольской, партийной. Они займы брали в банке, а потом могли не отдать. «Это же мое».

А почему? Тут дело не в том, что землю не отдали крестьянам или фабрики не отдали рабочим. Дело в том, что человек, который питается книгами, он вместо того, чтобы грубеть и черстветь, мягчает и учится. Если вам доведется встретиться и пообщаться с людьми, которые ценят то, что другие люди для них, специально для них наработали, написали, страдали, и они освоили и поняли, что значит, как у Михалкова «Что такое хорошо, а что такое плохо». Но в том смысле, что «хорошо» надо хорошо прочувствовать, быть готовым душой, своей человеческой любовью.

Есть человеконенавистники, а есть… нет, не бог. И не те, которые верят. Потому что я тоже не верю в бога. Но я от этого хуже не стал. Я лучше не стал, но хуже тоже не стал, потому что я в него не верю. Вся суть веры в том, чтобы соблюдать заповеди. Об этом люди забывают. А вот те, кто читают и укладывают, вот эти люди о заповедях помнят. Эти люди, с которыми говорить как-то хорошо. Как стопку водки выпил и закусил. Такие люди есть!

Было время, когда культура и образование в Советском Союзе были на высоте. Это не придумано. Это факт. Но, а как сейчас? Это они не успевают. Те, кто пришли, им некогда учиться, некогда читать. А как начинался Советский Союз? Неграмотными мужиками, в том числе и в правительстве. Хрущев же ничего не кончал, никаких университетов. О нем анекдот идет, что до сих пор не могут найти ту шахту, где он работал, где-то в Курской области.

Смерть — это, наверное, не самое худшее, что может случиться с человеком. С человеком может случиться несчастье. А смерть — мы не знаем, плохо это или хорошо. Так что это вещь такая не оттого, что боженька, я неверующий. Просто придет сама. Она не спрашивает. Ходит-ходит-ходит, и пришла.

Первое, чем меня удивили «новые русские», тем, что они магазины назвали «шоп». Потому что по-английски. А у кого дикция не очень хорошая, получается ну это же с ума можно сойти! Неважно, плохо это или хорошо — главное, чтобы было по-английски. Надо же!

Беднее, богаче язык, как это понять? В контексте всего, что нужно. Испанский язык — как русский. Все, что читается, все и говорится. Пушкин велик тем, что он все это богатство русского языка взял и преподнес. Мы его слушая, сохранили этот язык.